Карякин Ю.Ф. Дневники Юрия Карякина (1995-1997). Исповедь. // Столичная тема. Саранск, 1997, март-апрель, № 1., С.22-36.
Перед вами — впервые опубликованные в России дневники Ю. Карякина (записи с 1995 по 1997 годы, с сокращениями). С первых своих страниц они рассказывают о России, о власти предержащих, и об авторе — человеке не только талантливом, но и взыскательном и к самому себе и к событиям, в которых он жил и живет последние годы. Сегодня для нас, первых читателей, они — Диалог со Временем, в котором мы все пребываем. На беду свою или везение...
Диалог с Президентом. Каким бы он был, если бы состоялся.
Конец декабря 1994, сразу после ввода войск в Чечню. (Первый вариант. Сгоряча.)
Борис Николаевич!
1) Есть и не могут не быть планы Вашего политического убийства (уверен, что у идиотов — и физического), но Вы в обман своих политических убийц, по-моему, все более решительно склоняетесь к плану — САМОУБИЙСТВА. А если кто-там поумнее, поподлее, похитрее, то они — очень квалифицированно — подталкивают Вас к осуществлению этого плана. Неужели Вы не понимаете, что положение (момент) сейчас — САМЫЙ ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ, чрезвычайнее и августа 1991, и октября 1993.
2) Осмеливаюсь уверить (заверить) Вас, что, во-первых, народ российский кормят редко бывалой ложью, а Вас, во-вторых, кормят, мягко говоря, дезинформацией.
Убедился (и на Вашем, к сожалению, примере), что порвать железную паутину насилия, оказывается, легче, чем тонкую, липкую паутину лжи.
3) Буквально потрясен, узнав, что ни один из несиловых министров, ни один из министров экономических — слышал это прямо от Ясина и Лившица — не были даже уведомлены о чеченской акции, не то что с ними были просчитаны ее экономические варианты, последствия.
А они таковы (по Ясину): еще две недели таких военных «побед» и — весь бюджет, с таким трудом принятый, летит под откос. Потребуется, как минимум, десять триллионов рублей. Из какого кармана они будут вынуты? Прибавьте, что аппетит ВПК возрастает с минуты на минуту. Не говорю уже о социальных и политических последствиях. Вот то, что я называю САМОУБИЙСТВОМ. Вынужден — не хочу — сказать, что нет большего врага Вам, чем Вы сами.
Вы наградили Президентский Совет самыми высокими эпитетами: «мозговой центр», «интеллектуальная совесть» и пр., и пр. Во-первых, это не так. А во-вторых, Вы с этим «мозгом» и «совестью» советуетесь все реже и реже, в основном роя Гассит. Стало быть, Совет превратился в ширму.
Напоминаю, как уходили от М. С. Горбачева не самые глупые люди России (С. Шаталин, Н. Петраков, Д. С. Лихачев и др.), из его советников. Не корысти же ради они это сделали. Вы принуждаете к тому же советников своих. Ваше отношение к Горбачеву слишком известно — что ж Вы ему подражаете?
Извините, но абсолютно непростителен Ваш выпад в адрес С. А. Ковалева. М. М. Молоствова, Эллы Панфиловой. Вот уж кто никогда не врет. Задумались ли Вы над тем, где был бы сегодня А. Д. Сахаров? Над тем, что замена С. Грызунова на В. Сергеева есть санкция на ложь.
Вы изменили самому себе. Вы не похожи на самого себя. Где тот Ельцин, который...
Никаких иллюзий насчет Дудаева, но при чем тут мирные старики, женщины, дети. Кто Вам это подсказал? Ну не А. С. Ковалев, а небось тот, кто трусил и при Брежневе, и при Горбачеве, а тут вдруг советником заделался.
Ничего не поделаешь. Должен признаться в своей наивности, в своей преступной наивности.
Хотя: не один, не два и не три, а больше раза говорил Вам насчет информации. Вы и опровергали и поддерживали. Предлагал: пускай (себя не называл) люди более осведомленные, чем я, из Президентского Совета, пускай проведут с Вами день или два, с утра до утра, и сравнят то, как Вы получаете информацию и как ее получают другие президенты. Вы, почти растроганно, сказали: замечательная мысль. Где она?
Речь не только и не столько о Вашем САМОУБИЙСТВЕ, к которому Вас подталкивают — речь о самоубийстве и демократии, и России — вот же на самом деле к чему Вас подталкивают.
Заменить — «после отлупки», после отлучения С. Ковалева на В. Ковалева — на другой день, назначив последнего министром! Ну кто об этом догадался, кроме последнего хитрейшего и подлейшего провокатора. О нем, о таких, как он, только что, сегодня, два часа назад С. А. Ковалев говорил как о лжецах и мерзавцах, и Вы — лжеца и мерзавца назначаете, вслед за Егоровым, Сергеевым. Пускай, пускай выздоравливает. Я не об этом. Я ничего не понимаю — но даже М. С. Горбачев таких номеров не выкидывал. Вы что, не понимаете: Вы же всей России, всему миру плюнули: вместо Вашего С. Ковалева беру своего В. Ковалева. Не нужен мне Ваш С. Ковалев. Не нужен мне мой — В. Ковалев. Ваш? А может быть, чей-то другой?..
...Прерву себя: я сам человек последнего шанса и, иногда, знаю, как с ним спастись, и не могу поверить, чтобы Вы его упустили. В конце концов хрен с Вами (говорю очень сердечно и очень честно). Не могу понять, завидую, как Вы все это выдерживаете, — собой распоряжайтесь, как Вам угодно, черт Вас возьми, а страной, народом — не имеете права. Может быть, это даст Вам последний шанс.
Почему Клинтон едет почти на любую аварию или любую «аварию», случившуюся с американцем в любом конце света, а вы не удосужились, предварительно расписав, какой Вы — мужественный человек, и вдруг поставив всю Россию в зависимости от своей переносицы. Ничего не понимаю, но это — не по-мужски.
Нет у меня никаких аргументов политических, логических, юридических, но поглядел я не раз на сверлящие и бегающие одновременно глаза Вашего Илюшенко, на тупо-хитро-лживого Лобова... Но хуже, хуже они всех горбачевских Крючковых, Павловых, Янаевых и скорее, дешевле Вас продадут, если уже не продали.
Понимаю, любите Вы Петра Великого. Догадался сегодня, сейчас буквально, помимо всего прочего, — как тот научился всем ремеслам (и намек Ваш понял наконец в первой Вашей книжке, как Вы двенадцать ремесел выучили за полгода). Ну так у того запас наследства был и языков несколько знал и, извините меня (не о себе говорю, помните, я себя просил у Вас заменить на молодых), советников слушал.
Никуда от себя не могу деться. Сам выкарабкивался из абсолютно безнадежных ситуаций, но оказалось — только двумя вещами:
1) только диким порывом, надрывом; 2) дикой долгой тихой работой. Первое в Вас вижу. Второго — нет. Если второго не будет — погибнете.
1) Мои вопросы, предложения насчет информированности.
2) Прошу прощения, но я первым при полном обалдении всего Президентского Совета сказал, что Хасбулатов — подлец.
3) Сказал — Борис Николаевич, что-то Вы сделали не то, назначив Руцкого командующим сельским хозяйством. Если бы Вы его назначили командующим комбедами — тогда бы он выиграл.
4) Говорил, и неоднократно — Вы должны сказать: есть, не может не быть альтернативы Ельцину. Давайте вместе искать.
5) Поехать на Старую площадь и переписать все стенограммы моих выступлений.
Окунитесь Вы снова в народ.
---------------------
Когда я думаю, пишу об отношениях между ними, — не идеализирую ли? Надо различать: идеи того и другого, их собственные отношения; отношения, опосредованные друзьями, близкими, слухами... Обязательно слышать тон, видеть эволюцию этих отношений. Нельзя забывать и о том, что всегда присутствуют, пусть и на втором плане — жены. А они все-таки (в данном случае) не помогают, по-моему, а мешают.
А. И. С. к А. Д. С.: лагерник к нелагернику, мужик к дитяти, свысока (скрываемо).
А. Д. С. к А. И. С.: благороднее, искреннее, нет никаких задних мыслей.
САХАРОВ СОЛЖЕНИЦЫНУ почти ничего не дал (к сожалению — для А. И. С.). Солженицын был, конечно, в социальном смысле — правее, обгончивее — Сахарова. Но А. Д. Сахаров всегда мыслил глобально.
«Клятва»
Сталин клянется над гробом Ленина.
Господи, как я любил эту клятву, как ею восторгался, вдохновлялся... Однажды (где-то в начале 60-х) вдруг пробило: да это же не скорбь, а трудно сдерживаемая радость. Тогда же подумал: найдутся, найдутся когда-нибудь такие «методики», такие «приемы», которые выявят — по тону, по словоподборке, по словосочетаниям, по ритму — эту радость.
На самом деле: Ленин прав — в политике нужно давно объявить дурачками тех, кто верит на слово. Я и был таким дурачком. А тут вдруг — перестал.
На самом деле: было две клятвы — эта — для дурачков — внешняя, и другая -действительно для себя — внутренняя: «сверхнаглость», «на них и свалим», «пусть не знает, легче врать будет...»
Вот эта-то вторая клятва — исполнена, выполнена и перевыполнена. Ленин -писал кому-то, разъясняя смысл НЭПа для своих (?): вы что, не понимаете ничего, не понимаете, что НЭП требует новой жестокости, новой непримиримости, нового террора.
Любили Ленина за антисталинское завещание, любили Ленина за НЭП, за мирное сосуществование...
Году в 60-м я придумал — гениально: НЭП = мирное сосуществование внутри России, мирное сосуществование == НЭП вовне... Ах как жаль, что Ленин не возвел эти установки в принципы стратегические и мировоззренческие, а остался на уровне тактики... Но, может быть, главная молния, которая меня пробила, — была мысль, которой я долго боялся. От кого она ко мне пришла? Немножко от себя (немножко от начитанного), а главное, наверное, от Бахтина — «солелоквиум», минуя пространства и времена...
УСАДИТЬ ВСЕХ ГЕНИЕВ — УМЕРШИХ, ЖИВЫХ И БУДУЩИХ — ЗА ОДИН СТОЛ — ПУСТЬ ДИСКУТИРУЮТ.
И вдруг меня ударило: а что если бы Пушкин, Гоголь, Достоевский и Толстой, Чехов дожили бы до Октября или воскресли бы во время Октября. Что бы они сказали?!...
Мысль эта долго наклевывалась, проклевывалась во мне, я боялся ее, я любил ее, снова боялся. Все равно — взорвалась и отступать было некуда: отреклись и прокляли бы. Значит? Тут уж выбор — окончательный.
И что бы с ними МЫ сделали?.. «Если бы»... Ахматова, Пастернак, Мандельштам — не Пушкин? Вернадский, Вавилов, Павлов — не Коперник?.. «Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалываются глаза... Мы всякого гения потушим в младенчестве...» «Если бы...» Все это и осуществилось. Когда, кто подсчитает — сколько гениев было задушено в младенчестве?..
МАРКСИЗМ-ЛЕНИНИЗМ — учение единственно верное, потому что научное... Ой ли...
ЛЕНИН: «Мы отнимем весь хлеб и сапоги у капиталистов. Мы оставим им корки, мы оденем их в лапти». Вот это-то и есть единственно верное, научное учение!
МАРКС–ЭНГЕЛЬС сначала обещали (найти цитату!): мы только кучку-кучку, одну сотую, одну тысячную — изолируем, а не расстреляем и... настанет рай (ср. последняя стр. последнего тома «Капитала»). Наверное, Маркс так и думал. Тут — самообман. Но при чем тут «научность»?
Ни один из марксистских вождей, в том числе и Маркс, и Энгельс, никогда не были на уровне науки своего времени. Во-первых, быть на уровне всей современной науки — непосильно одному человеку. А во-вторых, они того и не хотели (потому что не могли).
К перемене убеждений...
Одно из первых главных моих прозрений (сначала пронзило, потом заглохло, потом возродилось): физика, химия, астрономия...
Ну, можно ли физику называть ньютонизмом, химию — хотя бы даже и менделеевизмом, астрономию — коперниканством, а науку об обществе, о человечестве, о человеке, т.е. науку, совмещающую в себе все науки, уже известные и еще неизвестные, — тоже в одном имени. Это же полный абсурд: марксизм, ленинизм...
Подумал, обожгло, но побоялся брякнуть, высказать.
А как же Христос? Христианство? Не наука, но все равно — мировоззрение, мироощущение, долговечнейшая эпоха... Как тут быть? Тоже по имени же названное...
Мучился. Понял вдруг: христианство потому-то и неискоренимо, что в самой закваске, в зачатье своем имеет ЛИЧНОСТЬ, конкретнейшую личность с детальнейшими деталями, а не абстрактнейшую идею (заметьте: чем более гениален марксизм-ленинизм, тем меньше должно нам знать о конкретной жизни этих гениев).
Обаяние, нет, неправильно, неотвратимая притягательность именно ЛИЧНОСТИ ХРИСТА — вот в чем тайна неодолимости христианства.
Уничтожение личности — во мне, в тебе, в нас, но даже, оказывается, и в основателях — вот в чем секрет обреченности марксизма-ленинизма. Личность уничтожена не только в подданных, но и в «отцах-основателях». Достоевский: пусть мне докажут, что истина вне Христа, а Христос вне истины, а я скажу: останусь с Христом, а не с вашей истиной. Спрошу: а мог бы Христос поступить как инквизитор? Нет? Ну, так значит...
А я, Ю. К.., спрошу: а могли ли так поступить Маркс, Ленин, Сталин? Ну так неужели не ясно, что сразу все и рушится.
Вся суть дела в том, что духовно-нравственного авторитета у Маркса, Ленина нет. А что есть? Обратная фальсификация от якобы абсолютно истинной идеологии, науки, стало быть. к абсолютно непорочной личности.
Об Октябрьской революции...
Недавно опубликованы страшные и знаменательные факты. Со второй половины 1921-го года у Ленина резко ухудшается здоровье. В 1922-м — удар за ударом. Начинает гаснуть интеллект. Приходится учиться читать, писать, решать элементарные арифметические задачи. 30 мая в течение 5 часов он не может помножить 7 на 12... Но что задумывает и что решает он во время все более редких и коротких промежутков просветления (кто поручится, что не в бреду или в полубреду)? Именно, именно: все то же самое — страшное письмо Молотову, задание ЧК выслеживать, отлавливать и высылать философов и ученых, все то же расширение 58-й статьи. 6 марта 1923-го следует новый — сильнейший — удар и, как следствие, — «сенсорная афазия» (неспособность понимать обращенную к нему речь). Но ведь этой «сенсорной афазии» предшествовала другая — неспособность (и нежелание) понимать никаких своих оппонентов, неспособность понимать (и слушать) ничего, что расходится с «научным понятием» диктатуры пролетариата... Дальше — хуже: потеря речи. Но вот с 20 июля — небольшое улучшение (однако речь так уже больше и не вернулась). Ему прочитывают заголовки газет. Он выбирает, что ему читать вслух. По поводу того, что на Украине у богатых мужиков отбирают излишки хлеба, Владимир Ильич «выразил большое неудовольствие, что это не было сделано до сих пор»... Перед нами — едва ли не последнее осмысленное или полуосмысленное выражение своих неискоренимых идей, уже без слов, а только мимикой. Куда это отнести? Штрих к «Политическому завещанию»?
Можно все объяснить болезнью, бредом. Но ведь ясно прослеживается какая-то неумолимая логика, логика самой этой болезни: каждое просветление оборачивается новым помрачением, новым ужесточением. Как говорил Порфирий Петрович Раскольникову, тому Раскольникову, чье покаяние было особенно омерзительно Ленину: «...Все это так-с, да зачем же, батюшка, в болезни-то да в бреду все такие именно грезы мерещатся, а не прочие? Могли ведь быть и прочие-с? Так ли?»
Боюсь, что не так. Не могли. 7 на 12 помножить не в силах. Не может ни говорить, ни читать, ни писать, ни понимать. Но: распоряжаться судьбами миллионов людей, судьбами страны, народа — может и всегда считает себя обязанным распоряжаться, распоряжаться абсолютно безоговорочно, все жестче и беспрекословнее.
Сравните три изображения Ленина. Первое, 1895-й. Семь руководителей «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Фотография необыкновенно выразительна психологически. Фотографируются-то специально, то есть позируют, перед походом, для истории. Собирались на подвиг. Особенно выразителен Ульянов. На нем печать абсолютной властности. Остальные — по сравнению с ним -кажутся даже какими-то расслабленными. «Хозяин разговора», вождь — он, это ясно. Он — воплощение той партии, той части (партия — ведь это часть), которая претендует стать всем, стать целым. Он — в центре. Сидит. Молчит. Губы сжаты. Рука властно облокотилась на стол. Глаза смотрят прямо на тебя, в упор, но одновременно устремлены в себя. Молодой сгусток, невероятная концентрация невероятной же воли, энергии, целеустремленности. До предела сжатая пружина. Что-то будет, если она разожмется? Куда, в кого выстрелит? По крайней мере двух рядом с ним (Мартова и Потресова) она не пощадит.
Второе. 1917–1921 гг. Из сотен фотографий можно выбрать любую. Стоит. Кричит. Призывает. На броневике, на балконе дворца, на грузовике, на деревянных, сколоченных наспех трибунах, на «кафедрах» съездов партии. Интернационала. Глаза сверкают. Рука выброшена вперед, указывая — нет, приказывая! -кого уничтожить, куда идти. Вместо буржуазного котелка — рабочая кепка. Пружина разжалась, выстрелила наконец. Внутренняя воля, энергия, целеустремленность становится и внешней, заряжает сотни тысяч и миллионы.
Третье. 1923 год. Горки. Коляска. Балахон. Лежит и снова молчит. Глаза? Посмотрите. Сравните...
Мог ли он, первый, через второго, увидеть себя третьего? Какой Тициан, Леонардо, Микеланджело мог вообразить, изобразить такое? Жуткий триптих. Жуткое возмездие. Справедливое ли? Первое слово здесь должно было бы принадлежать тем (если бы они прозрели к моменту его умирания), тем 13 миллионам, которые сгорели в его любимой гражданской войне, да еще тем десяткам миллионов, сгоревшим — по его предначертаниям — после...
И в бреду, как наяву, только одно: жать. нажимать, выдавливать, выискивать, находить, обличать, сажать, высылать, убивать, вешать, расстреливать.
Идеальный теоретик-практик убийства и... самоубийства.
...Портретов не было и нет.
Века
уж дорисуют, видно,
Недорисованный
портрет...
Знал бы милый, наивный, чудесный Клюев, о чем писал, знал бы, что его, влюбленного в Ленина, по Ленину же и убьют...
Все давным-давно нарисовано, дорисовано, перерисовано. Остается только -понять.
Марксизм-ленинизм и культура.
Первое, что лежит на поверхности.
Эрудиция. Количество ссылок?
Если с этой точки зрения посмотреть работы классиков марксизма-ленинизма, обнаружится одна закономерность: их становится все меньше и меньше. У Ленина в 100 раз меньше, чем у Маркса и Энгельса, у Сталина — в 100 раз меньше, чем у Ленина. Когда-то меня это страшно поразило (разумеется, в пользу Ленина и Маркса).
Однако суть не в этом, не в эрудиции, не в числе ссылок. Суть: в небывало решительном — и теоретически, и практически — разрыве с историей, с культурой;
уничтожение частной собственности, утверждение общественной;
диктатура пролетариата;
однопартийность;
атеизм и пр. и пр.
— все это и есть разрыв с мировой культурой, все это — ВОПРЕКИ этой культуре, все нажитое — отвергается, проматывается. Вторжение в социальную, духовную генетику. Сознательная ставка на социальную, духовную мутацию. В сущности, — лысенковщина (не случайно симпатия Маркса–Энгельса–Ленина к дарвинизму переросла в любовь Сталина к лысенковщине: модель перестройки мира, одиннадцатый тезис).
Разрыв с культурой — восстание против природы человека, против всего известного о ней, всего познанного ею. Никаких «иксов», никаких тайн.
К вопросу о перемене убеждений
Я не принадлежу, к сожалению, к тем, кому с самого начала было все ясно. Думаю, число таковых крайне преувеличено. Даже Мераб Мамардашвили был влюблен в Маяковского. Статью написал о нем, и не из-за цинизма же умственного был в КПСС.
Я принадлежу к тем, кто «проснулся», очнулся, прозрел, точнее — начал просыпаться, прозревать с XX съезда (предпосылки, конечно, были: искусство, даже в Перми, библиотека Каринского, с восьмого по десятый класс два раза в неделю на лекции в МГУ и в консерваторию).
Два образа — на выбор:
Маугли... Свинцовая заслонка... Почему так долго прозревал, да еще при наилучших условиях?
1) Все-таки — отсутствие, незнание фактов, прививка к незнанию, к отторжению фактов, прививка — не мыслить, не искать, а подтверждать. Ситуация абсолютного «знания». Прививка отторжения от ситуации незнания.
2) Очень личное. Неподкупность, честность, совестливость отца, вообще -родных. Это казалось едва ли не решающим аргументом (не казалось, а чувствовалось) за истинность коммунизма — не «искривленного», не искаженного, а «чистого».
3) А тут еще — завещание Ленина, скрытое Сталиным, завещание, за чтение и распространение которого — сажали, убивали (а там — Сталина убрать).
Вот эти факты сыграли роль того железного бруска, который положил возле компаса какой-то герой из «Пятнадцатилетнего капитана», и корабль поплыл не туда.
И это все при наилучших условиях, в которые я был поставлен: влияния, облучения Солженицына, Достоевского, Сахарова, Высоцкого...
И то — сколько лет прошло, когда наконец капитулировал. Перед чем капитулировал? Перед жизнью. Так что это не капитуляция никакая, а запоздалое, слишком запоздалое ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ ОТ СМЕРТИ.
Что отсюда следует?
Прежде всего — ТЕРПИМОСТЬ. Если я в среду прозрел, а во вторник еще был ТАМ, если мне удалось это сделать так поздно при НАИЛУЧШИХ условиях, если, если я только и делал лет 20, что сознательно прочищал свои мозги, если у меня были идеальные предпосылки — и профессиональные — для этого, а другие остались ТАМ, во «вторнике», то какое право имею я их — ИЗОБЛИЧАТЬ?
Я, из среды, — плевать на вторник, на МОЙ Вторник?
После встречи с М. С. Горбачевым
Впечатление о беседе 24 марта 1995 года с М. С. Горбачевым у него в Фонде. Не виделись, не разговаривали, по-моему, с ночи 4 октября 1993 (я тогда бросил трубку), т. е. полтора года.
Пыжится, пыжится, хочет, хочет (чего, чего? — ПОКАЗАТЬСЯ), а не выходит. А ума, чести, совести — не достает. Все равно показуха. Показуха искренности. Показуха ума и совести. Надувает себе (гениальная двусмысленность этого слова — надувать — шар дырявый надувать и просто обманывать). А в нем — совпадение обоих смыслов, если говорить «строго научно». А если не научно, а «по-человечеству», то — подкупает, обаятелен...
Сам предложил — в ответ на мое: «Говорите монологом» — «Нет, давай диалогом» (все время путает: «ты» — «вы»).
Главное, уж я его наслушался и начитался, — пожалуй, никогда не был он столь открыт. С одной стороны, — «за, за, за» (нельзя порочить 70 лет истории, ни тем более тысячу лет), с другой, — в сущности, согласился со мной по всем пунктам, которые я ему тихо задавал, не заметив вопиющего противоречия между тем и другим.
Сдался, не поняв, что сдался, по НЭПу, по Короленко, по гражданской войне (хотя тут, согласившись со мной, что определение диктатуры пролетариата и ЕСТЬ гражданская война, все же добавил — нельзя забывать о внешней интервенции, пропустив мимо ушей, а кто их на это спровоцировал).
Долгий рассказ, как в 1983 году Андропов вдруг поручил ему, самому молодому члену Политбюро, сделать доклад о Ленине. «Я решил сосредоточиться на... «Завещании» Ленина».
Тут я перебил:
— А ведь правда, когда 1956, XX съезд, то мы, во всяком случае я, прозрели на Сталина и еще больше ослепли на Ленина? — Правда, но...
И дальше: Ленин — великая фигура в политике, как бы к нему ни относиться...
Я: Согласен и даже больше, величайшая фигура. А вообще есть две фигуры в русской истории, родившиеся в XIX веке и оказавшие на мир самое мощное, хотя и противоположное влияние — Ленин и Достоевский. История подстроила нам сюрприз: 1870 год — год рождения Ленина, год начала написания романа «Бесы», самого ненавистного для Ульянова произведения...
Две трети, конечно, проговорил он. Я несколько раз очень мягко перебивал его, с извинениями, а у меня маленький вопрос (о Короленко, об Эстонии, о НЭПе, о морали и политике...). — ...Соглашался, но «...», опять-таки не замечая вопиющего противоречия между этим согласием и свои «но».
Все время «заводило» его на Ельцина.
— 3–4 октября для меня был решающий момент...
Я: А если бы они взяли вверх? Я не знаю ответа, то, что нельзя было расстреливать — аксиома, была возможность компромисса, но Руцкой — (ср. Гитлер)...
— Но к утру они были уже обезврежены и возможность компромисса оставалась. Стрелять было нельзя...
Вспомнили 1985, его доклад 9 мая (не вспомнили, я вспомнил, как при упоминании — в ряду других — Сталина — была овация).
Он: Не будем, не будем об этом.
Мой вопрос о Солженицыне, об «Архипелаге ГУЛАГ», когда прочел впервые? Оказалось, «когда стал генсеком, мне дали». — Неужели до этого не давали, неужели до этого не читал? — Нет...
Ничего себе! ГЛАВНУЮ ИНФОРМАЦИЮ О 70-Х ГОДАХ — не давали, не читал. (А чтоб прочесть безостановочно и хотя бы механически, нужно — я посчитал по секундомеру, по часомеру — месяц, полтора... Ну, понятно, где у них найдется для этого время... Это — просто прочитать, а чтобы пережить, а чтобы запало, а чтобы носить АРХИПЕЛАГ как компас, — какое наивное прекраснодушие на это рассчитывать...
Еще: 1) разговор с А. Черняевым (плохая память = хорошая совесть) 2) неунывающий Вадим.
Что такое человек? Главным образом, это трус. трусливый и за это мстящий. Животное — вовсе не трус, а просто самосохраняющееся. «Мерзавец собственной жизни». Ни о каком животном так не скажешь.
Когда Достоевский говорит: если или когда мы явимся перед Тем или Теми, перед Ними, то мы смиренно положим перед Ними «Дон Кихота». Когда он говорил это, уверен, совсем не «Дон Кихота» имел он в виду, а человека — создавшего, посмевшего создать, сумевшего создать «Дон Кихота», имел в виду самого Сервантеса. Вот перед вами — О, ВЫ, — вот перед вами человек, вот человечек, вот представитель чудовищного племени рода людского, который (род) сумел в лице сего — ВСЕГО-НАВСЕГО-ТО ПОМЕЧТАТЬ О СВОЕМ ИДЕАЛЕ И — НАЧЕРТАТЬ ЕГО ИНОСКАЗАТЕЛЬНО. ПО СТЫДЛИВОСТИ СВОЕЙ...
Но: вот ведь свойство чисто человеческое — не только иметь в душе своей идеал, но и — испоганить его донельзя...
Идеал пришел к людоедам... Образ неверный. Людоеды ведь, в сущности -«нормальные» для своего времени люди. Так было принято, в смысле — неизбежно. И вы и мы были бы людоедами... Людоедство тогда буквально несравненно чище людоедства нашего. Ненатурального, не буквального по сравнению с людоедством чисто человеческим, личностным.
Господи! Что отличает нас от животных? Кто мы? Мы?
Мы:
1) Мы — существа, главная профессия которых — убивать друг друга и
2) пытать друг друга. Вот сущность нашего творчества: изобретать все более мощное орудие истребления друг друга. Изобретать все более утонченное орудие пыток друг друга. Это же факт! который никак не может влезть в наши мозги, в наше самосознание, хотя бы в самый последний момент перевернуть. Факт: когда вы (мы) — и в абсолютном, и в относительном отношении побольше наистребляли и напытали друг друга, чем когда бы то ни было раньше какими бы то ни было дикарями.
«СТАТИСТИКА». Да, статистика эта кровью сочится, взрывается... И, ей Богу, жить все чаще и чаще не хочется. И даже кажется — грешно жить... У этих, у них, у себя все это допустивших. Да пропади они, все мы. пропадом! И я вместе с ними.
Не понимаю, хочу понять, для кого пишу, зачем. Разбираться в таких «тонкостях», копаться в строчках-строчечках, в интонациях, контекстах, выискивать факты и фактики, сопоставлять их, дослушиваться к оттенкам — о, Боже, кому это надо!
А Пушкин, а Достоевский, а Мандельштам. Ахматова, а сам Христос, наконец...
Что я по сравнению с ними?.. Но я же ничего больше не знаю, не умею — ну так и делай только то, что знаешь, что умеешь...
Партия — Раrtу — ЧАСТЬ. Не может часть овладеть ЦЕЛЫМ. Не может ЧАСТЬ заменить ЦЕЛОЕ.
«Обогащение памяти» началось с философских кораблей, расстрелов мировой культуры. А потом Н. К. Крупская изъяла из библиотек Платонов, Сократов и прочее. А уж кто был лучшей ученицей Демиурга? Вот уж поистине коммунистическая душечка. И делала она это все — «по Ленину» (хотя не забудем, сохранились свидетельства, когда В. И. Ленин писал ей на клочках бумаги: «Говорил тебе, дура, не выступай!»). В году 50-м нам рассказал об этом профессор по истории педагогики, и эта «крамола» — потрясла.
Жить по идеалу... При отсутствии идеальных людей... Так что же? Без идеала? На четвереньки... Зачем на четвереньки?.. «Святых много, честных нет...»
Запад — Россия. Обмен. Обмениваются худшим, а не лучшим. Достоевский об этом.
В ночь с 17 на 18 декабря 1995 года
Представляю: праздник победы (у коммунистов). Праздник «свой», в своем кругу, интимный. «У наших». Вот балаган-то. Вот мерзость. Когда-нибудь узнаем, хотя, кстати, еще неизвестно, какая будет победа.
16 декабря 1995 года
«Они любить умеют только мертвых...» Цитируется это сейчас так часто, что надоело и стерлось. Золотая монета превратилась в медяшку и даже в бумажку. И используются слова эти все чаще и больше, едва ль не в целях политических даже. Кто только их не повторяет со скорбным выражением на лице... Подразумевается: «Они».
А мы? Пушкин — имел такое право, так сказать. А мы? Ведь он же здесь, говоря словами Достоевского (черновики к «Подростку»), новую важнейшую черту души человеческой открывает, открывает заново.
Есть нечто такое в самой человеческой природе, что заставляет нас любить только мертвых...
Что? Вот ведь какой вопрос встает перед каждым по отношению к рядом живущему и стоящему выше тебя: а кто же тогда я? В наиболее «чистом» (то есть на самом деле загрязненном) виде это видно на писателях и поэтах, вообще на художниках. «Он — гений, а я?..» С гениями прошлого кое-как улаживается, да и то не всегда. С гениями настоящего — почти никогда. Выход? Выходов несколько. 1. Низвергнуть. 2. Объявить себя гением. 3. Выход гетевско-пушкинский: «Если ты встречаешь человека, который превосходит тебя, полюби его, иначе помрешь от зависти». Пушкин, получивший благословение Державина и Жуковского, сам любил любить таланты и — умел любить.
Сальери убивает Моцарта для того, чтобы... любить! В Библии два самых главных греха: зависть и сребролюбие. «Предали Его из зависти» (проверить). И из-за 30 серебреников... Но: зависть — главнее. Зависть — самое главное. В сущности, зависть — единственное, что порождает зло и что движет злом. Само сребролюбие вовсе не самоцель, а лишь средство удовлетворения зависти («Тимон Афинский» Шекспира: Я — хром, но у меня деньги и я быстрее всех в своей летучей карете, я — глуп, но меня у деньги и я мудрее всех мудрецов, я уродлив, но у меня деньги, и все красавицы — к моим услугам).
Сюжетец: тип, завидующий даже мертвому, мстящий мертвому... Если б Сталин жил дольше, он бы и Ленина, и Энгельса, и Маркса — сверг бы. Прием проверенный-перепроверенный. Кто такой Ленин? Он на своей груди выпестовал злейших врагов пролетариата — Троцкого и Бухарина...
Что мне надо сегодня, лично. На 66 году жизни, в 1995 году?
Все, о чем я мечтал реально, я имею. Минимум материальный есть. Независим. Пишу, что хочу. Публикую, когда хочу. Говорю, что хочу. Главное: пусть поздно, пусть очень поздно, но посмею сказать в 65 лет то, что Пушкин сказал в 25: «Я могу творить...»
На свете счастья нет, а есть покой
и воля.
Давно мечталася мне доля, давно,
усталый раб,
Замыслил я побег в обитель
дальнюю...
И вот осуществилось:
Живу клево. На улице Тренева,
Дом
шесть. Все есть.
Не хватает одного:
Жить
осталось недолгó...
«Все есть...» А еще: рядом Ю. Давыдов, Булат, а теперь и Чухонцев. Есть и А. И. Солженицын... И... и... и...
Но откуда тоска? И тоска, пожалуй, небывалая? Не только и не столько от того, что «жить осталось недолго», сколько от того, что происходит вокруг — и в России, и во всем мире. Иногда даже жить не хочется. И отчаяние кипит, и злоба кипит. Нехорошо это. Грешно. Нельзя. Не имею права.
Все равно, все равно: у меня есть, наконец, небывалая возможность работать, небывалая и по себе, и по Ире (К). К. говорит о жене. — Ред.), я ничего, ничего больше не умею делать. Значит?..
Ужасно вспомнить, еще ужаснее признаться в одном факте.
40 лет назад (стало быть, было мне всего 25) я разговаривал на мосту через Яузу, возле Матросской тишины, ночью с одним еще большим, так сказать, юнцом-идеалистом и романтиком (хотя я и сам был таким, но...). Аудитории, свидетеля, «третьего» не было. Река, мост, звезды... Он на меня насел. Разница между нами: я — юный марксист, а он — юненький антимарксист, я не сомневался в своем владении абсолютной истиной, а о» — сомневался в том, что абсолютная истина — у него, хотя, по судьбинно-случайному счастью, семейному, был тогда образованнее меня. Но задавал такие вопросы — потом уж я понял — не столько мне, сколько себе, — такие вопросы, которые в моей партии, в моей философии, в моем мировоззрении тогдашнем задавать было не только преступно, но даже, если угодно, уже и неприлично...
И вот тогда — я все оттягиваю признание — и вот тогда-то я ему сказал (не понимая, ЧТО я ему сказал, какой ужас я исповедовал): «Знаешь, одно дело — мы сейчас с тобой вдвоем и я готов тебя слушать до утра, но если бы здесь были сейчас люди, народ (у меня сейчас при воспоминании об этом язык леденеет), то уж прости: я бы либо не дал тебе ничего сказать, либо... они бы тебя растерзали, а я бы не имел права им помешать». (На самом деле ты бы заткнул ему глотку варежкой и попытался его спасти. Твоя натура тебя и его бы спасла. — И. З., жена Ю. К.)
УБИЙСТВО — ВОТ ВАШ КРИТЕРИЙ ИСТИНЫ. Отдадим должное одному из талантливейших мерзавцев «ленинской гвардии», который, в предчувствии собственного испытания «практикой как критерием истины», сказал о Сталине: «Ты ему ссылку в кавычках (в смысле сноски на первоисточник), а он тебе ссылку без кавычек, ты ему аргумент, аг^итеШит, а он тебе — пулю...» Радек это был. И, будучи человеком начитанным, аргументировал: а все-таки Маркс прав: «Оружие критики надо заменить критику оружием».
Заменили. Ленин начинал полемику со Струве (автор первой программы РСДРП), с Бердяевым, Булгаковым и др., начинал, правда, с самого начала площадно, но все-таки на бумаге. А закончил? («Победа — критерий истины».) Закончил тюрьмой, расстрелами, высылками.
У меня сейчас — позиция, выгоднее которой трудно себе представить. Мне лично, ну, правда, ничего-ничегошеньки не надо (кроме, разумеется, здоровья и благополучия родных мне людей). Не нужны мне ни чины, ни звания. Мне нечего бояться (я и раньше-то мало чего боялся). Боюсь, в сущности, только одного: не сумею договорить то, до чего додумался, дочувствовался. Отдать нажитое — не успею. Вот единственный страх. А при том (кое в чем не соглашаясь с ним) все больше влюбляюсь, люблю Павлова Ивана Петровича, который в 1917 году сказал: «В 70 лет ничего в науке уже не сочинишь нового и смерти стыдно бояться», поэтому такие «номера» откалывал против большевиков, которые никому бы другому не простили (но за которые чуть позже и укокошили — автор «Истории психологии»).
А. Мень: «...В Евангелии самое главное — не новый закон, доктрина или нравственный кодекс, а именно Иисус, Человек, в котором воплотилась вся полнота Божества». Тайна, пребывающая выше всякого имени, обретает в нем человеческое имя, лик и человеческий голос...»
Есть евреи, которые возбуждают антисемитизм. Но есть и русские, которые не менее возбуждают и русофобию. Есть... Ну и что? Что касается меня лично, как русского, украинца, белоруса и даже татарина, то почему-то я чувствую наибольшую родственность именно с евреями. Великое племя, родившее (знаю, что скажете) и предавшее Христа... А кто его не порождал и кто его не предавал?
Коммунисты в поисках харизмы — бляди в поисках целки.
25 декабря 1995
Как не понять: в России не может быть сейчас гениального политика. Не может быть ГЕНИЯ ЖИЗНИ, но неизбежно, как и раньше, ГЕНИЙ ПЕРЕЖИВАНИЯ.
Боюсь (и, по-моему, Достоевский больше всего этого боялся), что останется от России только мечта о России, мечта неосуществленная, о ее всемирно-исторической отзывчивости, мечта человеческая, мечта неосуществленная. Останутся — Пушкин, Гоголь, Достоевский и Толстой, останутся Блок, Ахматова, Пастернак. Мандельштам, Цветаева, останутся Сахаров и Солженицын.
Везде, где хуже, им, коммунистам. — лучше, у них успех. «Чем хуже, тем лучше» — это их кредо. ИМ — ЛУЧШЕ. А когда приходят к власти, становится еще хуже.
Из донесения охранке (по памяти, проверить): «В России сейчас крупнее революционера, чем Ульянов, нет»... Так чего ж не укокошили? Представить себе -а чего тут представлять, и так все известно: ленинская Россия, сталинская — что они делали со своими «оппонентами».
Важно не то, ЧТО ГОВОРЯТ, а то, КТО ГОВОРИТ. УСТА делают истину или ложь.
23–24 июня 1996
«Перед зеркалом»
АВТОПОРТРЕТ И ПОРТРЕТ
С чего начался человек? С зеркала. С зеркала буквального, но, главное, с зеркала духовного. Как человек выглядит в своих глазах? Как человек выглядит в глазах других?
Разумеется, все это зависит от глаз, от точки зрения.
Достоевский об этом...
Насколько человек в состоянии сопоставить первое со вторым (взгляд на самого себя и взгляд на себя других).
Насколько способен уловить и понять навсегдашнюю нетождественность этих двух вещей? Насколько способен «разбить» зеркала эти или — вглядеться, всматриваться?
Часть, крайне-крайне важная, этой проблемы — автопортреты художников (кажется, что я имею здесь в виду лишь живописцев, на самом деле — всяких художников, в том числе и прозаиков, и поэтов), но и не менее важная часть — их портреты, сделанные другими.
Сам о себе. Другие о тебе. Сделать бы:
1) антологию автопортретов гениальных художников и
2) антологию их портретов «глазами других».
Сопоставить. Думать. Тут что-то есть. Повторяю (раскрываю то, что намечено в скобках выше), это относится ко всякому художнику (от графика-живописца -через поэта и прозаика, композитора — до архитектора и скульптора).
Относится это на самом деле не только к художнику, но и ко всякому, каждому. любому человеку: каждый из нас так или иначе всю жизнь стоит перед этими двумя зеркалами. Каждый из нас решает эту неразрешимую — при жизни — задачу.
Вообще мне кажется, что человек как человек, личность как личность родились из этих двух зеркал.
ГЛАВНОЕ ЗЕРКАЛО — РЕЛИГИЯ. Вероятно, были времена (почему-то это вспоминается, откуда?), когда зеркало — буквально зеркало было наивысшим подарком. Энгельс: человек — животное, которое научилось лучше всех жрать, ну, т.е. добывать жратву, отбирать свою жратву. Палка как знак рождения человека? Однако тут все равно что-то есть. Что? Вероятно, человек — это животное, которое способно и призвано убивать себе подобных. Но из-за зеркала?..
Не-Энгельс: человек — это животное, впервые посмотревшее в глаза самому себе, одуревшее или вдохновенное от этого взгляда в упор, и потому — не разбившее зеркало, а изобретшее его.
А знаете, в сущности, вся история человечества укладывается в очень простую «формулу»:
1) открытие, совершенствование точных зеркал
2) разбивание оных, но и, приходится добавить третий пункт,
3) не то что осознав, а почувствовав необходимость зеркал, неуничтожимость зеркал, — пришли, — осознанно или неосознанно — к выводу о создании лжезеркал: ты — крив? Да нет — красив! Если согласишься, ты — наш, нет — смерть тебе.
Вся история человечества — поиск все более точного зеркала и все более безжалостного его разбивания, все более бесстыдного и все более бесстыдной его замены — лжезеркало (подделка компасов).
С чего начали — «в уме»? С автопортретов Гойи, Пушкина, Достоевского и Толстого.
Автопортрет и есть призвание художника (человека вообще: он должен — на это и рожден — оставить свой след, свой «автограф» на Земле, автограф своей секунды в вечности).
Зеркало — разбито, за три-четыре века. Искусство — равняется чистосердечная попытка собрать разбитое зеркало (особенно в России)... Не может быть человека без зеркала. Не может быть человека без других. Другой — твое зеркало. Другой, всякий другой — твое зеркало, а ты — его.
Что такое история человечества с этой точки зрения? Беспрерывное разбивание зеркал. То есть? То есть — беспрерывная трусость глядеться в зеркала, а потому — беспрерывное мужество их разбивать.
Человек определяется, самоопределяется (далеко не всегда) через самую низшую и самую, самую высшую форму жизни, т.е. через самого человека и через Бога.
Зеркало мозаично. Без рубцов. Рубцы не видятся. Не хотят видеться. Человек всю жизнь ищет зеркала — вовсе не такое, которое бы его изображало лучше, чем он есть, а только такое, которое его — любит. Вспомнить, как я, дурак, еще не понявший, что художественных произведений писать я не в силах, но более всего мечтавший их писать, едучи в году примерно 64-м или 63-м из Москвы в Прагу, — прилип вдруг к зеркалу, в отдельном купе, — и ужаснулся себя, но и нашел луч спасения...
А в конце-то концов все очень просто. И от этой-то простоты мы всю жизнь бежим.
Она — это: мать, отец, дети, любимая. Вот и все главное зеркало.
Образ зеркала в мировой и русской литературе, в психологии и психиатрии. Когда я рассказывал то, что было в поезде Москва-Прага, я тогда еще не знал Ходасевича «Перед зеркалом»:
Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели
вон тот — это я?
Разве мама любила
такого,
Желто-серого, полуседого
И
всезнающего, как змея.
Да, меня не
пантера прыжками
Загнала на парижский
чердак,
И Вергилия нет за плечами,
Только
есть одиночество —
В раме говорящего
правду стекла.
Я перед смертью... Март 1990, особенно 21–22 и сразу после, в это мгновение как бы сразу все высветилось, вся почти жизнь... (с коммунизмом) — прожита зря. И, если быть честным до конца, то... СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ, СКОЛЬКО — на что затрачено, а какие мозги были, какая память была... Вот что бесит, радует, обнадеживает и убивает. В сущности, все, что я имею, я получил где-то во время с 1942 до 1949... Прочитанное тогда, впитанное навсегда... Театр, музыка, библиотека.
Эти дневниковые записи были предложены Юрием Корякиным специально для журнала «Столичная Тема». Сколько бы сегодня мы ни встречались с шестидесятниками, практически в один голос они говорят: «Возрождение России начнется с провинции». Дай Бог! И быть может, сегодня в общее дело грядущего благополучия для нас и наших детей мы вносим маленькую лепту, публикуя страницы волнующей исповеди Нашего Современника.