IN MEMORIAM

Ученик истины и человек поступка

Памяти Юрия Федоровича Карякина


Его имя в годы перестройки знали все, кто причислял себя к мыслящей интеллигенции. Юрий Федорович Карякин, публицист, философ, знаток и исследователь творчества Достоевского, ушел из жизни 18 ноября 2011 года. Ему был 81 год.

С 1993 года он жил в писательском городке Переделкино и занимался литературным трудом. Итогом этой работы стали книги «Перемена убеждений. (От ослепления к прозрению)» (2008) и «Достоевский и Апокалипсис» (2009), она стала продолжением книги «Достоевский и канун ХХI века», о которой Вяч. Вс. Иванов сказал: «Это – такая книга, что о ней нельзя просто и спокойно писать. Хочется крикнуть: “Как, вы еще не прочли? Спешите!” Таких книг я видел мало на своем веку». В 2009-м была издана еще одна книга Карякина, «Пушкин. От лицея… до Второй речки», – живое слово о живом поэте, о дружбе, непредательстве и любви. А в 2010 году, к 80-летию Юрия Федоровича, вышел сборник «Жажда дружбы. Карякин о друзьях и друзья о Карякине», своего рода коллективный портрет поколения 1960-х, продолжение темы лицейского братства, где он с благодарностью говорит о счастливом ученичестве у тех, кто был старше, кто склеивал разорванные позвонки истории (Солженицын, Сахаров, Копелев, Берггольц, Чуковский, Разгон, Булат Окуджава, Юрий Давыдов, Эрнст Неизвестный, Наум Коржавин, Олег Хлебников, Олег Ефремов, Альфред Шнитке) и у младших (Высоцкий, Элем Климов, Мераб Мамардашвили, Юлий Ким, Юрий Щекочихин) своих друзей.

С 1953 года Юрий Карякин вел дневник (на полках в его кабинете более тысячи записных книжек) – эту уникальную по своей искренности и острейшей тоске по высокой культуре хронику своих философских размышлений он назвал «Дневник русского читателя». «Наконец я нашел определение самому себе, – пишет Юрий Федорович. – Я – читатель. Я читаю музыку, скульптуру, картины, архитектуру, живопись, рисунки…» День за днем он читал культуру, жизнь, историю, себя самого и свое время, удивляясь и радуясь «странным сближениям», перекличке имен и идей в мировом пространстве.

Карякин мечтал составить антологию исповедей, начиная от Августина Блаженного, собрать вместе всех великих – умерших, живых и будущих – и усадить за один стол. «Пусть дискутируют – вот была бы школа, вот университет…». Он знал, что для истинных художников, гениев духа нет границ ни временных, ни географических и в своих книгах предлагал читателям «самим потрудиться», по выражению Достоевского, раздвинуть границы прекрасного, – чтобы «вспомнить и обрадоваться».

Дневники Юрия Федоровича еще не напечатаны, а у его книг минимальные тиражи. Наследие Карякина нам, его современникам, еще предстоит узнать и осмыслить.

Карякин природный философ, импровизатор мысли, его магнетизм завораживает, энергетически заряжает собеседника, он «мыслит ежесекундно, на глазах, безо всякой показухи, серьезно и непрерывно». (Юлий Ким).

У Юрия Федоровича было свое, очень ненаучное определение таланта: «Это ненависть к собственной бездарности и умение ее вытравлять». К себе он был беспощаден: «Я принадлежу к тем, кто “проснулся”, очнулся, прозрел <…> но я долго оставался этаким Маугли».

В предисловии к «Перемене убеждений» он объясняет: «Другого пути нет, как честно рассказать о себе. <…> Пишу, прежде всего, для своих сверстников, и, хотелось бы, для будущего поколения. Кто-то надо мной посмеется – пусть. Но писать без адреса не могу и говорю прямо: хочу передать свой опыт». «Перемена убеждений» – это исповедь человека, который, пройдя испытание Достоевским, его глазами видел мученичество своих современников, втянутых «в русскую чехарду» идеологических восторгов и разочарований, отказов от прошлых вер, метаний среди обломков утопий по мировоззренческому бездорожью. Карякин разделил трудный опыт XX века со своим поколением и страной. Этот опыт, по наблюдению Вяч. Вс. Иванова, привел его к «взвешенности отказа от былых убеждений, но и к стремлению на новые верования смотреть спокойным, оценивающим взглядом. К концу он стал постигать многое, что другим недоступно».

В дневниках Карякина есть такая запись:

«Система не может себя понять изнутри.

Только извне. Из надсистемы.

Нужен инопланетянин.

Нужна иная точка зрения оттуда, извне».

Не уповая на инопланетян и на банальное «заграница нам поможет», опираясь на Достоевского и на Пушкина, Юрий Карякин, ученик истины и человек поступка, прошел свой путь освобождения от марксистских и прочих догм и обрел внутреннюю свободу.

Достоевский привел его в театр. Здесь он нашел единомышленников, их мучали те же вечные вопросы, ответы на которые мы ищем всю жизнь. Ему принадлежат инсценировка «Преступление и наказание», поставленная Юрием Любимовым в театре на Таганке и на многих сценах Европы, и театральная версия «Записок из подполья» и «Сна смешного человека» (постановка Валерия Фокина в «Современнике»).

Вхождение в политику началось для Юрия Карякина с публицистики. Статья «Антикоммунизм, Достоевский и достоевщина» в журнале «Проблемы мира и социализма» в мае 1963 в одночасье сделала его знаменитым. Статья о Солженицыне, напечатанная на излете хрущевской оттепели, тоже шла вразрез с официальными установками. Он пытался напечатать в «Правде» отрывок из романа А. Солженицына «В круге первом», а потом спасал в сейфе главного редактора газеты уже арестованную рукопись. В 1981 он был автором первой в советской печати статьи о Владимире Высоцком.

В 1968 Карякина исключают из КПСС за реплику после доклада о жизни и творчестве Андрея Платонова на юбилейном вечере в Центральном доме литераторов: «Давайте поспорим, где будет Солженицын через 10–20 лет и где будете вы – его гонители?»

Вместе с А. Сахаровым, Ю. Афанасьевым, А. Адамовичем Юрий Карякин был среди основателей общества «Мемориал». В 1989 году он избран народным депутатом СССР, входил в первую легальную оппозицию – Межрегиональную депутатскую группу.

Статьи «Стоит ли наступать на грабли? Открытое письмо одному инкогнито» (1987) и «Ждановская жидкость» (1988) получили широкое признание и помогли отменить позорное постановление ЦК КПСС 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград».

Карякин защищает академика Сахарова от спланированной атаки на Съезде народных депутатов. Это выступление стоило Юрию Федоровичу первого, перенесенного на ногах инфаркта. Еще один инфаркт случился у него на похоронах Андрея Дмитриевича.

Это он, Карякин, предложил похоронить Ленина на Волковском кладбище, рядом с матерью, когда коммунизм еще оставался официальной государственной идеологией. Это он с трибуны Съезда народных депутатов обратился к М. Горбачеву с предложением вернуть гражданство А. Солженицыну.

Он был членом Высшего консультативно-координационного совета при Председателе Верховного Совета РФ (1991), членом Президентского совета РФ (1992–1996); членом президентского Совета по культуре (1996–1999); сопредседателем Союза российских писателей… Хотя он признавался, что в политике «чувствовал себя рыбой на песке», Юрий Карякин прожил свою жизнь предельно честно, открыто и светло. Так же светло и искренне звучали последние слова, которые говорили ему друзья на прощание:



ПРОЩАНИЕ В ЦЕНТРАЛЬНОМ ДОМЕ ЛИТЕРАТОРОВ

С.А.Филатов: Юрий Федорович Карякин был труден в общении, но был всегда ярок. Это был человек щепетильной честности. Правдивости. Совестливости. Всех тех качеств, которые, к сожалению, стремительно теряются в нашем обществе. И этот человек очень хотел жить в другой России. И не случайно, он обратился к Достоевскому, потому что через Достоевского он пытался познать Россию.





Владимир Лукин (Уполномоченный по правам человека в России):


Личность — это поступок в экстремальных обстоятельствах. У людей карякинского склада (таких людей очень мало, а сам он — один) нет профессии в строгом смысле этого слова. Зато есть призвание. Это призвание — беспокоить, будоражить человеческую совесть. Думаю, для нашей страны в наше время эта профессия — главная. Метод его работы — отыскать в кладовых культуры (российской и всемирной) то вечное, что особенно необходимо для нашего времени, жгуче взыскуемо им, и, постигнув все это самому, буквально вдолбить, вбарабанить постигнутое в наши глухие души и ленивые мозги. Он был одним из самых талантливых людей одного из самых талантливых поколений ХХ века, поколения шестидесятников. Он был властителем дум нашего поколения. Для поколения этого очень большое значение имела сила слова, я бы сказал – его божественное, магическое значение. В словах Иоанна Евангелиста «в начале было Слово, и Слово это – Бог» была формирующая часть души Юрия Федоровича. Не случайно он занимался изучением и осмыслением творчества Достоевского, и мало кто из специалистов так глубоко проник в недра, тайны и противоречия бездонной человеческой души, которую тот пытался описать. Карякин знал такие противоречия, борения, темные стороны в себе, и его главным личным достижением в жизни стало то, что он сумел их преодолеть и утвердил те, что надлежало утвердить.

Наталья Солженицына: Ушел еще один человек, который всю жизнь страдал судьбами русской культуры, русской литературы. Карякин научился свободно мыслить в трудные для нашей страны времена, мучился жгучими вопросами своего времени и не выносил лицемерия. Он не боялся идти против ветра, не боялся выступать в поддержку травимого властями Александра Исаевича, защищал академика Сахарова. Юрий Карякин любил людей и был любим многими. Прощай, верный друг.

Анатолий Черняев (помощник Горбачева): Такие люди, как Карякин, оставляют печать в истории своих стран и государств в самые тяжелые, в самые трагические, в самые значительные периоды этой истории. Да, Юра знаток Достоевского, но это очень своеобразный исследователь, который отличается от обычных, даже очень талантливых специалистов и литературоведов. Он внутри себя проиграл роли всех основных героев Достоевского. И если вы внимательно посмотрите, в основных персонажах Достоевского найдете черты Карякина, и наоборот, в этой богатейшей, противоречивой, сложной натуре вы сможете найти черты героев Достоевского – от Ставрогина и Мышкина до всех братьев Карамазовых. Он сумел, несмотря на все сложности, перипетии и драматические повороты в жизни страны и своей собственной, прожить ее по своим правилам. А его обаяние, которое ощущали самые разные люди, позволяло ему эти свои правила, свои принципы распространять, оказывая влияние на людей. И даже воздействовать на власть.


Сергей Красавченко (ректор Международного университета в Москве):


В последней книге «Юрий Карякин о друзьях и друзья о Карякине», на последней странице журналист спрашивает: «Какой вопрос вы хотели бы задать самому себе»? И Юра отвечает: «Наверное, тот же вопрос, что и в семнадцать лет: если я явился в эту жизнь, – то для чего я явился? Может быть, – говорит Карякин, – ответ придет в самую последнюю минуту…» Карякин всей своей жизнью, всем своим творчеством, взаимоотношениями с людьми дал ответ – он явился для того, чтобы сделать жизнь на земле, жизнь в нашей стране лучше. Пришел для того, чтобы бороться со злом всей силой дарованного ему таланта, мужества, силой человеческой красоты и обаяния. Он отважно воевал в том воинстве, о котором сказал его друг Булат Окуджава: «Совесть, благородство и достоинство – вот оно, святое наше воинство». Он выбрал себе мощных соратников – Достоевский, Платонов, Пушкин, Солженицын… А главным оружием его было слово. И это слово звучало в самые трагические моменты в истории нашей страны. Как только приближались «минуты роковые», громко звучал тихий голос Карякина. Я был свидетелем, как он в 1993-м на всю страну крикнул по телевидению свое знаменитое «Россия, ты одурела»! Он подошел ко мне и сказал: «Сережа, мне надо сказать»! А там сценарий, очередь, ведущие… «Мне надо сказать!» И я почувствовал такую силу, что понял – отказать ему нельзя.

Он первым пришел на помощь Ельцину, вошел в его президентский совет в 1991 году, и он первый, кто встал на заседании президентского совета и сказал: «Вы не правы, Борис Николаевич!» Мужество, ответственность этого потрясающего, красивого умного человека – это пример нашей истории, и это человек, который никогда не уйдет ни из литературы, ни из истории. А его душе должно быть покойно, потому что он уходит к большинству, к тем, кто всегда был с ним. Большинство из них уже там: и Александр Исаевич, и Андрей Дмитриевич, и Элем, и Булат… он уходит к ним.

Анатолий Ким (писатель): Были в русской истории такие писатели, о которых великий поэт сказал: «И истину царям с улыбкой говорил». К ним относится Юрий Карякин. Улыбка, с которой он говорил истину, была не придворной и не подобострастной, его улыбка была или ядовитой, или саркастической, или насмешливой. Или просто гневной. Он говорил царям о мальчиках, которых не надо убивать в Чечне. Он говорил и самому царству... На фоне той самой величайшей трагедии, которая произошла в России, в самое смутное, непонятное время появляются люди, которые своим духовным стержнем укрепляют маяк истины, показывают, куда и как выбираться из этой беды. Юрий Карякин был одним из них.

И как исследователь Достоевского он внес в культуру свое собственное отношение к творчеству этого великого писателя мира. Карякин акцентировал внимание на том, как Достоевский бескомпромиссно борется не просто со злом в людях, он борется с мировым злом в сущности человека. И его выводы были таковы: не всегда эта борьба увенчивалась победой, далеко не всегда. Часто бывало, что добро человеческое терпело самое страшное, самое печальное поражение от зла. Мы знаем его интерес к Франсиско Гойе, Радищеву, Маркесу, Адамовичу – к творчеству писателей и художников, которые исследовали борьбу мирового зла и добра в человеках. Юрий Федорович последние годы тяжко страдал, пять лет он был прикован к постели, и я видел муку человека, который не может сказать то, что хотелось бы… Юра, ты сейчас уже, конечно, можешь успокоиться – все, что ты хотел сказать, ты сказал, и самое главное – все это уже людьми воспринято… А что до нас, мы сейчас не прощаемся с ним, мы находимся не на проводах Карякина в смерть, он на наших глазах уходит в бессмертие.

Светлана Василенко (прозаик, с 1996 г. первый секретарь Союза российских писателей): В своих дневниках Юрий Федорович писал, что если из гоголевской «Шинели» вышла русская литература, то из сталинско-ежовской шинели вышло творчество Ахматовой, Мандельштама, Платонова. А откуда же вышли шестидесятники? Мы вышли из повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Когда был путч и на улицах гибли молодые люди, Карякин пришел вместе с Алесем Адамовичем на заседание верховного совета РФ и сказал: «Вы понимаете, гибнут мальчики!» Для него вот эти русские мальчики Достоевского были главным в жизни.

Людмила Сараскина (писатель): Я ночью приехала из Петербурга, где проходил юбилейный спектакль Льва Додина «Бесы». А потом во время конференции мы почтили память Юрия Федоровича вставанием, и артисты говорили, что его книги были для них настольными все эти двадцать лет, пока они готовили спектакль, играли, возили его по всему миру, и что для них имя Карякина неотделимо от работы над этим спектаклем, он был их учителем. И моим учителем тоже был Юрий Федорович Карякин. Несколько лет мы очень плотно с ним сотрудничали, и я видела, каким бесконечно взыскательным он был прежде всего по отношению к себе. Науку о Достоевском я взяла из его рук, хотя он не был человеком с учеными степенями, он был вольным художником, он занимался Достоевским по любви и по страсти, по темпераменту, не ради славы, а потому, что так велела его душа. И я увидела, что это, оказывается, не академическая, сухая, выхолощенная наука. Именно от Юры я узнала, что заниматься Достоевским – это значит заниматься своим временем, быть гражданином, быть человеком ярким и азартным. Юра научил меня относиться к публицистике Достоевского как к слову, равному его художественному творчеству. Когда он ушел в политику, причем в такую крутую, на самые верхние ступени, мне показалось, что он бросил Достоевского, но я была не права, потому что на самом деле как публицист и как общественный деятель Юрий Карякин оставался верен Достоевскому и продолжал его дело.

Александр Даниэль (историк, правозащитник, член правления общества «Мемориал»):


Когда на волне неслыханной общественной рефлексии о прошлом создавалось общество «Мемориал», Юрий Карякин был среди его основателей, сопредседателем. И это не случайно. На мой взгляд, шестидесятники – это не возрастная, не поколенческая категория и даже не явление, ограниченное конкретной эпохой. Это удивительное сообщество, возникшее, чтобы искать ответы на культурно-политические вызовы времени. Но не следует забывать, что после шестидесятых пришли семидесятые, и Карякин в эти годы был рядом с диссидентами. Я не знаю, кому конкретно посвящены замечательные стихи Окуджавы «Прогулки фраеров», но я не удивлюсь, если Булат писал эти строки и о Юрии Карякине:

О как они сидят с улыбкой на устах,

прислушиваясь к выкрикам из пепла…

Лев Пономарев (правозащитник): Перестройка, конечно, обязана Горбачеву, бесспорно, он автор перестройки, но перестройка не состоялась бы, если бы такие люди как Карякин, как Черняев, которые были внутри системы, которые были членами партии, если бы они не поддержали бы ее, причем не формально, а не поддержали бы всем своим творчеством, своим ясным умом, своим пониманием, своим жизненным опытом, и своим талантом. Эти люди способствовали тому, что революционная ситуация, которая сложилась в начале 90-х годов, мирно разрешилась. Это чрезвычайно важно! Т.е. люди, которые выросли внутри этой тоталитарной системы, которые ее отвергли, они же способствовали тому, чтобы она мягко ушла, чтобы не было вот той крови, которая была в 17 году.


Евгений Попов (писатель): Меня познакомил с Юрием Федоровичем в начале семидесятых его старший товарищ, мой земляк Федот Федотович Сучков, старшим товарищем которого в свою очередь был Андрей Платонов. Кажется, это называется преемственность поколений, потому что я рассказываю об этих людях молодым литераторам. И каков смысл этого знакомства и жизни рядом с такими людьми? Очевидно, он в том, что человек не может быть сформирован как личность в ту же секунду, когда он родился. Весь мир был заражен этой чумой коммунизма. И все прошли этот искус – и веру в социализм, и веру в это химерическое сознание, но одни выздоровели, а другие и до сих пор больны этим в скрытой форме. Карякин смог вылепить новый образ мира, новый образ действий русского человека у себя на Родине. Это великое дело! Здесь сказано было, что он ушел туда, где ему будет хорошо среди друзей. Но вот нам-то будет плохо. Вы посмотрите, за последние годы мы теряем одного за другим людей, которые вынесли всю мерзость ХХ века на своих плечах, и на месте их ухода образуется пустота… И равновеликие личности пока не возникают. Так вот, мне кажется, единственное, чем мы можем утешить, обрадовать Ю.Ф., мы должны жить здесь так, чтобы заполнить эту пустоту, говоря словам Платонова, «полезным веществом»...

Сергей Филатов (президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ): Это был человек щепетильной честности. Правдивости. Совестливости. Всех тех качеств, которые, к сожалению, стремительно теряются в нашем обществе. И этот человек очень хотел жить в другой России. Его голоса очень не хватает, мне даже трудно себе представить, кто мог бы сегодня так авторитетно, громко сказать власти о том, что делается в стране и куда мы идем. Мне кажется, голос Юры они бы услышали. Поэтому давайте используем слово, которое он нам оставил, и сделаем все для того, чтобы голос этот постоянно звучал…

Анатолий Чубайс

(телеграмма пришла в ЦДЛ в часы прощания с Карякиным)

Известие о кончине Юрия Федоровича меня глубоко потрясло. С его уходом для меня, как и для многих моих близких, знакомых, единомышленников, ушла часть эпохи, благодаря которой наша страна навсегда, бесповоротно свернула с советского пути.

Я глубоко уважал Юрия Федоровича за честность и принципиальность, за верность своему слову и преданность любимому делу, своей стране.

Его уход – невосполнимая потеря для всего нашего сообщества.


ЮРИЙ РОСТ

Учитель Карякин


Карякин ближе всех современных мыслителей к Сахарову. Недаром они были взаимно доверенными лицами друг у друга в период Съездов народных депутатов.

Да они и похожи во многом. В чудесном чистом разуме, в единственно избранном моральном стандарте жизни, в стойкости, смелости, и в самоиронии. Бомбы, правда, у них получались разные. Юрины изумляли многих, а "поражали" только избранных, т.е. его самого (как это было с докладом о Платонове, за который его выставили из партии). Зато Карякинский интеллектуальный и философский термояд греет и освещает многие души по сей день. Ну, и, конечно, Сахаров в отличие от Карякина, считай, вовсе не выпивал.

Карякину хотелось верить. И дискомфортно было порой, и являлось опасение разрушить то, чего нет. А все равно хотелось. Не так уж их и много - таких персоналий в нашей современной истории: Андрей Дмитриевич, Александр Исаевич, поздний Александр Николаевич Яковлев, Алесь Адамович, Юрий Федорович… Дальше придется поднатужиться, вспоминая. И снизить малость планку, поскольку многие из-за скверного, видно, зрения и хроматической аберрации двоятся и дают красный ободок по контуру.

Получается Карякин один из немногих, чья идейная жизнь пребывала в полной гармонии с личной. Он великолепно знал и понимал творчество Достоевского, что определяло и определяет его в высокую группу людей, осознанно пришедших к трезвому пониманию судьбы страны.

Как вы помните, в ночь после выборов, узнав результат голосования, где ЛДПР набрало непомерное для разумного общества число голосов, Юрий Федорович обратился к стране не с призывом, а с диагнозом: «Россия, ты одурела!». Это понимали многие, но сказал он. Карякин имел право, которое заслужил своими философскими и литературоведческими работами, своим посильным для времени существованием, (где его напряженная и плодотворная внутренняя жизнь, удивительно для окружающих и не обидно для него и его жены Иры, монтировалась с чрезвычайной и вечно безденежной скромностью), «идеологическими» инфарктами, и недюжинным умом, отягощенным еще и человеческой порядочностью.

Пятьдесят человек идут по набережной и видят, как тонет человек. Сорок из них идут мимо – это не их дело. Десять остановились посмотреть. Пять из них кричат: «Помогите, спасите!». Один прыгает. И спасает. Поступок, возможно, результат эмоционального порыва, но этот сорт эмоций подготовлен всей предыдущей жизнью.

Карякинская жизнь подготовила прыжок. Он вырвал из собственной глотки вопль о России, как боль. Россия услышала слова, но не отнесла к себе его суть, как будто о какой-то другой России кричал Карякин.

Так же кричал Сахаров с трибуны Съезда Народных депутатов.

Он - романтик, твердо веривший в пользу исторической логики и силу слова, не был очарован народом и никогда не заигрывал с ним. Он наблюдал за ним с интересом и состраданием. Он хотел помочь народу осознать себя собранием отдельных людей, способным к достойной жизни, а видел перед собой толпу, покорно бредущую за вожаками с дудочкой, наигрывающими старые песни о светлом будущем. Между тем, оно никогда не наступает. Вечное завтра не имеет свойства превращаться в сегодня. Мы проживаем в едином и неделимом времени здесь и сейчас. И нужны здоровое безумство и дух, чтобы, вопреки стандартам терпимого, образовавшего прочный, изолирующий от мировой мысли купол, пробить его головой (как монах на старинной гравюре, что висит над его рабочим столом), увидеть и сказать словами каков реальный мир. Или приемлемый с его точки зрения.

Ах, Юра, как же было интересно с тобой разговаривать. Точнее молчать, слушая тебя. Не доверять твоей строгости (тем более, что никто из друзей в нее не верил) и ждать, когда ты улыбнешься, как любимый учитель, милостиво показывая, что собеседник-ученик, хоть слегка темноват, но внимателен и пытлив.



ОЛЕГ ХЛЕБНИКОВ


Наш Каряка



Вот же счастье-то было! Идешь по заснеженному Переделкину: сосны в снегу — чудо! Но, правда, и дорожки все заметены. Надо разгребать. И кто-то уже разгребает, этакий дед Мазай — в ушанке и валенках. Но не с зайцами — с собакой. Подходишь ближе — тю! Юрий Федорович Карякин собственной персоной. И рукой подзывает. И, поздоровавшись, сразу начинает говорить — о Достоевском, Пушкине, Мандельштаме или Гойе. Он же не просто снег разгребал — он думал. И с радостью вовлекает тебя в процесс своего мышления. А ты, если хоть чуть-чуть можешь соответствовать, и рад, и даже вдруг чудится, что тоже причастен к великой русской литературе и философии.


А его не остановить, знай сравнивает Гойю с Достоевским… На обывательский взгляд — чудак-человек. Однако даже в этом обывательском суждении ударение на человек, homo sapiens, мыслящий. Причем мыслящий постоянно. И, добавлю, безжалостно по отношению к самому себе.


Его предпоследняя книга называется «Перемена убеждений». В ней он препарирует себя, показывает другим в науку, как из убежденного марксиста стал антикоммунистом, как тяжело переживал этот процесс. Карякин — очень честный человек. Коммунистическая идея не выдержала его честности.


Но Карякин еще и очень смелый человек. То, что варилось в его красивом сократовском черепе, он доверял не только бумаге — он делился этим со всеми.


Из КПСС его исключили в 1968 году за выступление в ЦДЛ на вечере, посвященном Андрею Платонову, — он протестовал против возрождения сталинизма в СССР и высказался в защиту преследуемых властью Александра Солженицына, Эрнста Неизвестного, Булата Окуджавы, Наума Коржавина. На Съезде народных депутатов уже во время перестройки потребовал вернуть гражданство Солженицыну. И Сахарова с той же трибуны защищал от идиотских нападок. А потом в прямом эфире (НТВ, 1993-й) сказал теперь уже знаменитую фразу: «Россия, ты одурела!» Бедная ведущая не нашла ничего лучшего, чем воскликнуть на это: «Браво!»


Ведущая, кстати, потом исчезла. В общем, телевидение (даже то, смелое!) карякинской смелости не выдержало.


А еще он был замечательным другом. И друзья у него замечательные — Андрей Сахаров, Алесь Адамович, Владимир Лукин, Анатолий Черняев, Булат Окуджава, Юрий Давыдов, Владимир Высоцкий, Юрий Щекочихин, Юлий Ким, Эрнст Неизвестный…


Мне посчастливилось близко знать Юрия Федоровича. Вот сейчас передо мной стоит подаренный им на Новый год светильник. Не разума — просто лампочка с батарейкой. Но она почему-то волшебная — батарейку ни разу не менял, а горит!


Я рад, что Юрий Федорович успел увидеть свою книжку, изданную «Новой газетой» в серии «Вещественные доказательства», которая стала для него последней прижизненной. Называется она «Бес смертный. Приход и изгнание». С этим заголовком целая история.


Карякин отдал в «Новую газету» статью о Ленине, очень жесткую, но полностью основанную на фактах. Никаких претензий к статье не было, кроме, на наш взгляд, несколько академичного заголовка. И мы предложили другой — вот именно этот: «Бес смертный». Карякин, ужасно педантичный во всем, что касалось любой запятой в его тексте, попросил меня привезти ему верстку статьи, что я и сделал. И он сразу увидел, что его заголовок заменили… Вот тут впервые в жизни Карякин меня послал. Я ушел — возможно, и по указанному им адресу. Во всяком случае, на душе было муторно… Минут через десять Юрий Федорович позвонил и сказал буквально следующее: «Простите меня, пожалуйста! Лучшее в моей статье — ваш заголовок».


Ну вот и его книгу, в которую вошла эта статья, мы решили так назвать. Но — с добавлением: «Приход и изгнание». Потому что в книге много о Сахарове и Солженицыне, которые жизнь положили на изгнание беса. Понятно, что слово «бес» у всякого умеющего читать ассоциируется прежде всего с «Бесами» Достоевского. А Достоевскому, хотя порой и отвлекался на других достойных авторов, Карякин посвятил всю свою жизнь…


Теперь она закончилась. Достойно. Спасибо Ирине Николаевне Зориной, не только жене и любимой женщине Юрия Федоровича, но и его главному редактору и боевой подруге.


Наша память о Каряке — он не возражал, когда его так называли, — всегда будет светлой!


НИКОЛАЙ АНАСТАСЬЕВ


С уходом Юрия Карякина, уходом ожидавшимся, потому что последние несколько лет он тяжело, безнадежно болел, и все-таки внезапным, гулкая пустота образовалась не только в сердцах людей, знавших его близко, да даже и издали. Она, эта пустота, несомненна и невосполнима, но ее не стоит даже пытаться выразить в словах. Лучше переживать молча и в одиночку.

С уходом Юрия Карякина образовалась пустота в той области филологической науки, что занята освоением наследия Достоевского. Она, конечно, тоже невосполнима, но тут хотя бы остались книги, которые можно перечитывать, заново обдумывая сказанное, соглашаясь или не соглашаясь, и следя за упорным ходом мысли, который начался давней, начала 60-х, статьей, сразу, несмотря громоздкое и явно несущее мету времени название («Антикоммунизм, Достоевский и достоевщина»), сделавшей имя молодого тогда автора всероссийски известным, и который не оборвался даже и со смертью, потому что сама эта мысль долго еще будет оборачиваться неявными гранями и оттенками.

Но об этом пусть судят знатоки, к числу которых я никоим образом не принадлежу.

Наконец, с уходом Юрия Карякина образовалась пустота в общественной, гражданской, да даже политической жизни, в которую он погрузился ненадолго, но след оставил яркий. Наверняка многие помнят, а сейчас, когда Юрия Федоровича не стало, вспомнят еще отчетливее его публицистику, статьи второй половины 80-х годов («Стоит ли наступать на грабли», «Ждановская жидкость»), выступление на съезде депутатов, когда он первым заговорил о неотложной необходимости вернуть российское (тогда еще советское) гражданство Солженицыну, наконец, прозвучавший на всю страну крик, даже вопль отчаяния: «Россия, ты одурела!» К сожалению, уши заложило, вот мы и имеем то, что имеем.

Но и на эту тему рассуждать куда более моего имеют право те, кто и сам был, или остается, втянут в эту жизнь, и судить о ней могут не со стороны.

Мне же хочется сказать о том, что не замкнуто (насколько это возможно, разумеется) ни личным опытом, ни профессиональными интересами, ни сегодняшними гражданскими страстями, и уж тем более, борьбой политических партий и парламентских фракций.

С Достоевским Карякин встретился, да так до конца жизни и не расстался, конечно, не случайно. Читал и перечитывал он художника-пророка бесконечно, знал едва ли не наизусть, особенно «Дневник писателя», обращался то и дело, по поводу, а, бывало, и без. Об этом сужу как раз с основанием, потому что в последние двадцать лет, став переделкинскими соседями, мы общались с Юрием Федоровичем много и подолгу. Так вот, как мне кажется, одно суждение Достоевского было ему особенно внятно, он повторял его вновь и вновь, изустно и в печатной форме: мало гордиться верностью своим убеждениям, надо еще вновь и вновь проверять их на истинность.

Вот так Юрий Карякин и прожил свою жизнь – сурово, даже беспощадно испытывая себя и свои убеждения. Человек безупречной интеллектуальной честности и высокого морального благородства, он жил на износ, умственный и душевный.

Очарования – пусть кто хочет, назовет их иллюзиями – шестидесятнической молодости остались с ним и в годы зрелые, и даже почтенные, и в такой верности было свое неотразимое обаяние. Но в то же время он не страшился разочарований, постоянно пребывая под высоким напряжением бесконечного нравственного самосуда. Не потому ли при жизни Юрий Федорович Карякин так немного написал и напечатал. Кажется, он все время проверял и перепроверял собственную мысль, полагая ее недодуманной, недоговоренной, не безупречно точной. Может быть, ему была близка мысль другого мирового классика, современника Достоевского, Германа Мелвилла, у которого в эпохальном «Моби-Дике» сказано так: «Любое дело человеческое, объявленное законченным, является тем самым делом гиблым». Да, написал и напечатал немного, но писал, а главное, думал, пытаясь облечь мысль в звучащее слово, много. В последние пять лет, на которые и пришлась как раз смертельная болезнь Юрия Федоровича, это стало особенно понятно, материально, так сказать, удостоверено. Героическими усилиями Ирины Зориной, жены – теперь, к несчастью, приходится говорить: вдовы – писателя одна за другой выходят книги, которые сложились в свое время как цепь монологов, записанных ею же, - в ущерб собственным, прекрасного знатока и ценителя испанской культуры, занятиям.

…Так вот, об очарованиях, о храбрых разочарованиях, о шестидесятничестве, о либерализме – словом, обо всем том, что сейчас подвергается столь свирепому и вульгарному поношению.

Я знаю, не раз от него слышал, что эта необъявленная кампания вызывала у него, по собственному слову, брезгливость – как и ксенофобия, как имперское высокомерие, как национальное самомнение.

Юрий Карякин – либерал не потому, что на рубеже 80-х – 90-х годов прошлого века был среди тех, кто строил новую Россию, превозмогая советское прошлое. Там разные люди были. И не потому, что еще гораздо раньше, в конце 60-х, когда все отчетливее начиналась реанимациия сталинизма и самого Сталина, сказал с трибуны тоже громко прозвучавшие слова: «Черного кобеля не отмоешь добела». Кажется, Карякин и само-то это слово нечасто употреблял, во всяком случае, не трепал попусту. И тем не менее он либерал в самом точном, высоком и благородном смысле понятия, - человек диалога, который умеет не только говорить, но и слушать, не только утверждать собственное мнение, но и мужественно отказываться от него, не только настаивать и отстаивать, но и отступать и соглашаться, то есть, быть не только самим собой, но и другим.

При всей своей жесткости, при всем своем неукротимом темпераменте и бойцовском характере, Юрий Карякин – человек середины. Негласно полагается, что «середина» - нечто малодостойное, сродное болоту, сходное с конформизмом.

Это не так, даже совсем напротив: середина – самое достойное, самое плодоносное и творчески продуктивное местоположение человека на земле. Не напрасно еще мудрый Паскаль говорил: тот, кто отклоняется от середины, отклоняется от человечества.

Когда человек умирает, говорят, что ушел он безвременно, даже если прожита долгая жизнь. Думая сейчас о Юрии Федоровиче Карякине, о прекрасном моем друге Юре, я убеждаюсь в правоте этих затертых слов. Его смерть точно безвременна.

Потому что его время еще не наступило.



ЕЛЕНА ЧУКОВСКАЯ


Часто вспоминаю Юру – в 1960-е и последующие годы, его азарт, его книги и статьи о Достоевском, его выступления в защиту «Ракового корпуса» или на вечере Платонова. Отзвук его статей и выступлений расходился кругами и запоминался на многие годы.

Он познакомил Лидию Корнеевну с Любимовым и Высоцким, водил ее на свою инсценировку «Преступления и наказания» на Таганке. Помню его приходы к нам в Переделкине в памятные дни Корнея Ивановича или на празднование выпуска «Чукоккалы».

Однажды он меня потряс. Мне надо было дать ссылку на Достоевского. В дневнике К. И. была такая запись:

«Достоевский. (Для моей статьи о Чехове.) "Только то и крепко, подо что кровь течет". Только забыли, негодяи, что крепко-то оказывается не у тех, которые кровь прольют, а у тех, чью кровь проливают. Вот он — закон крови на земле».

Я никак не могла найти эту цитату и, наконец, позвонила Юре. Он мгновенно сказал, что эта запись давно не перепечатывалась и выходила лишь в Собр. соч. Достоевского 1883 года (Т. 1). Помню, как меня поразила тогда доскональность его знаний и его память.

У Л.К.Чуковской среди записок нашла такие суждения: «Блистательный Карякин. Свободно — наизусть! — орудует цитатами. Свободно тащит свою линию — очень современного и предупреждающего — прочтения Достоевского». И еще: «Читаю Карякина "Самообман Раскольникова". Сильно. Умный писатель пишет».


МУЗЕЙ ДОСТОЕВСКОГО В САНКТ -ПЕТЕРБУРГЕ


НАТАЛИЯ АШИМБАЕВА (директор музея)


Мы все еще долго будем чувствовать пустоту после ухода Юрия

Федоровича Карякина. Такие яркие неординарные люди не так-то часто появляются среди нас, но уходя, оставляют так много. У нас на полках книги Юрия Федоровича, а в памяти его лицо, манера говорить, его неожиданные и

всегда необыкновенные выступления. Таким он и останется с нами.


БОРИС ТИХОМИРОВ


Ушел человек-эпоха! Последний из могикан... Вечная

память Ю.Ф. Примите наши горячие соболезнования!

Ваш Борис Тихомиров и весь Музей Достоевского.


НАТАША ШВАРЦ

Мой отец научил меня одной истине: человек жив столько, сколько его помнят. Карякина будут помнить долго и многие…

Всё-таки во многом он оставался один в поле воин…


ИГОРЬ ВОЛГИН


Юрий Карякин принадлежал к числу тех, говоря словами Достоевского, «русских мальчиков», для которых главное дело – «мысль разрешить». Именно этим он занимался всю свою долгую жизнь Он был человеком духа – в самом высоком смысле этого слова.

Я помню, какое впечатление произвела на всех нас в 70-х годах его работа «Самообман Раскольникова», вышедшая в «глухую пору листопада», помню, насколько она отличалась от всего того, что тогда выходило о Достоевском. Юрию Карякину удалось проникнуть в самые глубины текста, убедительно доказать, что художественные открытия Достоевского еще далеко «не открыты нами» и что потенциал русской классики воистину неисчерпаем. Он продемонстрировал это и в других своих трудах – о том же Достоевском, Пушкине, Гойе…

Юрий Карякин был непростым человеком. Он умел ссориться и мириться – и я, в частности, испытал это на себе. Ныне все это не столь важно. Остались его книги – его мужественное и всегда честное слово. Остался он сам, так совпавший с образом эпохи, что их уже не различишь.



Татьяна Касаткина:


Упокой, Господи, его душу, он долго ждал своего и Твоего решения между небом и землей…


Он всегда оставался юным и захваченным жизнью. Захваченным интересом жизни. Ему никогда не было скучно – потому что он жадно ловил все настоящее – а жизнь его поколения была страшной еще и потому, что слишком много преград стояло между ними и настоящим… В этом смысле все настоящие люди этого поколения были романтиками – слишком много времени и пространства отделяло их от их родины и земли, а жить им приходилось в картонных декорациях. И они шли сквозь картонные стены, прорывая их своими телами, но картон охраняли люди с железными пиками – и раны они романтикам наносили не театральные… и телам их, и душам…


Мы с ним довольно долго были довольно отстраненно и официально знакомы, пока однажды в два часа ночи у меня не зазвонил телефон, и возмущенный и одновременно радостный и азартный голос не произнес вместо «здравствуйте»: «Что Вы наделали!!!??? Нет, что Вы НАДЕЛАЛИ!!!? Это же должен был написать я!!!»


Это Юрий Федорович прочел мою статью «Об одном свойстве эпилогов пяти великих романов Достоевского», где я показала, как в конце своих романов Достоевский создает словесную икону… Мы хорошо тогда поговорили, расстались часов около четырех, а для меня этот разговор был лучшим признанием того, что я сделала настоящее дело.

С тех пор ночные звонки раздавались периодически… потом общение затихло, Юрий Федорович уехал, кажется, в Испанию, куда собирался истово, готовясь писать о Достоевском и Гойе…


Но я никогда не забуду его детской и болящей души, открывавшейся в тех ночных беседах…



ПАВЕЛ ФОКИН ( Государственный Литературный музей)


С Юрием Фёдоровичем у меня есть и личные переживания – всегда светлые. Узнав, что я пишу диссертацию по «Дневнику писателя», он очень эмоционально реагировал и спросил строго: «А полюбили ли вы его черновики больше, чем его романы?» Может быть, в этой фразе, которую я запомнил, кроется зерно моей серии «Без глянца»? Его книга «Достоевский и канун XXI века» была эпохой в моей достоеведческой биографии (Бахтин произвёл на меня гораздо меньшее впечатление, хотя тоже – немалое). И ещё запомнилась навсегда история, рассказанная старшими коллегами, о том, как, приступая к работе над инсценировкой «Преступления и наказания» для Театра на Таганке, Юрий Фёдорович купил два экземпляра романа (чуть ли не из «Школьной библиотеки») и, разобрав их по листам, обклеил ими свою комнату, чтобы роман ВЕСЬ был перед глазами, сразу и всегда, чтобы полностью погрузиться в него, в буквальном смысле слова – жить в нём, вжиться в него. Помимо того, что это удивительный по точности метод обращения к тексту Достоевского, это ещё и небывалой красоты художественный акт – концептуалисты, ау!»


ДМИТРИЙ БЫКОВ

2011 год запомнится многими слав­ными и не слишком славными со­бытиями, но я хочу сказать об ухо­де Юрия Карякина — не только для того, чтобы почтить его память, но и чтобы напомнить о некоторых его высказываниях, сегодня более чем актуальных. В последние годы Карякин тяжело болел, печатались в основном его ранние записи «для себя». В его судьбе, как часто бывает в России, политика и биографические обстоятельства за­слонили собственно литературную деятельность, а литературовед и историк он был первоклассный, не говоря уж о том, что само понятие «мыслитель» у нас почти упраздни­лось за ненадобностью, а Карякин был в первую очередь именно мыс­литель, думатель, называтель ве­щей своими именами. Его заблуждения и догадки, иллю­зии и разочарования сами по себе ценны, независимо от того, сбыва­лись или нет его прогнозы, принимались или отвергались коллегами его концепции. Драматична сама история его мысли, прекрасна сама по себе его страсть к истине — которая для него всегда была важнее и прагматики, и репутации. Карякин был честный страдающий человек, таким и останется для всех, кто его хоть раз видел, — а это больше лите­ратуры и политики.

Но вспомнил я его и еще по одной причине. 22 августа 1991 года я его интервьюировал — он читал до­клад на философском конгрессе по сновидениям, проходившем в Звенигороде. Путч не помешал это­му конгрессу благополучно начать­ся, да и вообще все вокруг было здо­рово похоже на сон. Там я и настиг Карякина, и у него нашлось полчаса для разговора. Высказанная им тогда мысль кажется мне сегодня главной.

1

— Сейчас наш шанс выйти из кру­га, — сказал он. — Хватит возмез­дий. Надо поименно назвать всех мерзавцев — и помиловать. Ника­ких репрессий. Полная амнистия. Никакой мести—только позор. Чтобы все знали, кто есть кто.

— Они бы нас никогда не помило­вали, — сказал я в тогдашней барри­кадной запальчивости.

— В этом наша трагедия, — сказал он. — И даже не наша, а общая траге­дия. Именно поэтому мы должны ее наконец прервать. Вот об этом я думаю все чаще. По по­нятным причинам этот старый ре­цепт Карякина кажется мне сегодня гарантией слома той пресловутой матрицы, которая многим представ­ляется уже непобедимой. Тому, что отжило, надо дать спокойно уйти, не прибегая к физическим воздей­ствиям, — пора уже поверить в силу слова, иначе мы никогда не выбе­ремся из самих себя. А только выход за пределы себя и есть нормальная, достойная человека цель. Карякина стоит вспомнить по мно­гим причинам. Но по этой в первую очередь: он — вышел.




АЛЕКСАНДР АРХАНГЕЛЬСКИЙ


Памяти Юрия Карякина


На 82-м году жизни умер очень важный для всей послевоенной эпохи человек, публицист Юрий Карякин. Важен он был не только своими книгами и своими жестами. Но прежде всего самим своим присутствием в живом потоке истории - и гениальным даром отзываться на ее вибрацию. Он ее пропускал через себя, он умел испытывать счастье от чужого величия, и поэтому ни Солженицын, ни Таганка, ни Мамардашвили, ни Первый съезд, ни ранний Ельцин - не могли пройти мимо Карякина. И он не мог пройти мимо них.

Но Карякин обладал еще одним выдающимся даром - умением проститься с собственной утопией.

Сейчас все вспомнят про его слова на "политическом новом годе" 1993-го. Одни в очередной раз восхитятся - как он эту Россию-то! другие в очередной раз осудят - это наша родина, сынок. Может быть, даже упомянут, что Карякин в тот момент хотел процитировать Мамардашвили, который сказал "если мой народ будет с Гамсахурдиа, я буду против своего народа", просто к слову не пришлось. Но мало будут говорить о том, что этой репликой Карякин трагически расстался со своей народнической иллюзией, как со своей национальной утопией трагически разрывал Мамардашвили.

Тот, кто не боится переступать через себя - по-настоящему масштабный человек.

Спасибо Вам, Юрий Федорович, простите и прощайте. Царствие Вам Небесное.


АНДРЕЙ КРЫЛОВ главный редактор альманахов
«Мир Высоцкого», «Галич. Новые статьи и мемуары»,
«Голос надежды. Новое о Булате»

СОВЕСТЬ, БЛАГОРОДСТВО И ДОСТОИНСТВО

Во дни прощания каких только определений не было в заголовках газет и телесюжетов… А несколько интернет-изданий вынесли в заглавие сообщений о его смерти такое: «Умер публицист Юрий Карякин, автор фразы “Россия, ты одурела!”» Писатель — да, литературовед — да, философ — да, и публицист — тоже да, и какой! Но не автор фразы. Фраза, как и ещё несколько крылатых, принадлежит ему, — тоже да. Но такое «резюме» представляется мне в данном случае чересчур мелким. Если определять его личность одним словом, — Юрий Фёдорович Карякин был мыслителем. А ещё он безусловно был человеком, который «сделал себя сам». Нас ведь учили — и в школе, и в институте, и в аспирантуре — запоминать, повторять и переписывать своими словами. Особенно это касалось советской философии, в которой в принципе не могло быть «своей колеи». Он же, «неостепенённый», знал что такое наука, и делал её сам. Общеизвестен общий низкий уровень нынешних диссертаций, однако именно благодаря таким учёным, как Карякин, современное отечественное литературоведение может считаться наукой. При сём (что важно) он всегда оставался бессребреником.

Пройдя через искреннюю веру в коммунизм и ощутив на себе последствия «охоты на волков» 1968-го, ЮФ не терпел фальши и блюдолизничанья (он в меру сил возвращал в язык это старинное словечко). Он «чистил себя» под Пушкиным, Толстым и Достоевским. И всегда зрил в корень. Достаточно найти в «YouTube» и посмотреть его выступление на «перестроечном», Первом съезде народных депутатов. Даже тот, кто никогда не видел Карякина и не читал его работ, в десятиминутном ролике сразу увидит масштаб, самостоятельность и самость (в современном значении слова) этой глыбы.

Тем более трагично, что последние три года из-за болезни его могучий ум, который всё то время оставался ясным, не имел возможности донести до нас результаты своей деятельности. Одуревшая, традиционно наступающая на грабли Россия от этого много потеряла.

Мне; нет — нам, — тем кто знал Юфа и имел возможность подпитываться от него энергией, целеустремлённостью, жаждой истины, честностью, принципиальностью, духовностью, величайшей нравственностью (или даже тем кто хоть однажды получил от него такую прививку), — стало пусто и сиротливо.

Не хочу сказать, что он был эдаким херувимом и «человеком без недостатков» — такие, надеюсь, ушли в прошлое вместе с халтурной советской литературой. Однако с него, говоря словами уже цитированного мною поэта, можно было «делать жизнь». А пришедшим и приходящим после нас не только можно — нужно. Не промахнётесь.





ИГОРЬ ГЕЛЬБАХ, Мельбурн прозаик


Ушел один из самых замечательных людей нашего времени, - большой, талантливый, увлекающийся и мужественный человек, отмеченный особым призванием, - хранителя совести, - и даром обличителя и пророка.

Его уход – огромная потеря для всех мыслящих и чувствующих людей.


Ему ещё не место в тех краях,

Где вы исчезли, лёгкие, как тени,

В широких шляпах, длинных пиджаках,

С тетрадями своих стихотворений.

(Заболоцкий)

Похоже, что пришел конец очередной эпохе пробуждения и надежд.



ЛАРИСА МИЛЛЕР, БОРИС АЛЬТШУЛЕР


Дорогая Ира, Юру помним всегда.

И восхищаемся твоим мужеством. Вот посвященное ему стихотворение

А второе («Любимым бессмертье привить») – это про тебя.


Лариса Миллер


* * *

Юрию Карякину


Живи, младенческое “вдруг”,

Уже почти замкнулся круг,

Уж две минуты до конца,

И вдруг — карета у крыльца.

И вдруг — средь чащи светлый луг.

И вдруг — вдали волшебный звук.

И вдруг — жар-птица, дед с клюкой,

Края с молочною рекой.

Уходит почва из-под ног,

Ни на одной из трех дорог

Спасенья нету, как ни рвись.

Но вдруг, откуда ни возьмись…

1979

* * *

Давайте ловить кирпичи,

Что в головы близких летят.

Отменим скитанье в ночи,

Которого так не хотят

Любимые наши, тот мрак,

Где будут потеряны нить

И память. Придумаем как

Любимым бессмертье привить.

2011



МИХАИЛ ВИРОЗУБ


На смерть Ю.Карякина


Сжать губы, остановиться, проговорить,

Что лучший умер, а дальше – анекдоты о том, о сём.

Ведь другой остаётся жить и водку пить,

Лучшего помянув и скоро забыв о нём.


Этот пьющий другой совсем не плох,

Хотя слеплен из другого теста.

Он понимает: наступила одна из эпох,

В которой кому-то нет места.


А мы плывём, отличая нос от кормы,

Зная, где мели.

Но признаться себе, какие мы,

Не сумели.




БОРИС ЧЕРНЫХ (писатель), Благовещенск.


Милая Ира, много десятилетий тому назад в Иркутске мы прочитали Юрину

статью "Эпизод из борьбы идей" в журнале "Проблемы мира и социализма". Я был потрясен и Солженицыным, и Карякиным. Это потрясение осталось в моем сердце навсегда.

. Ира, голубчик, милое моё, отмаялся бедный Юра. Спасибо тебе за твой многолетний подвиг. Юрий Федорович останется в благодарной памяти не только старшего поколения, но и тех, кто следом идет,- как солдат, нет, и как комдив. Он шел по минным полям, и я, даже в застенке (а это три психушки, три тюрьмы, политзона на Чусовой), а после в межеумочной атмосфере конца восьмидесятых – начала девяностых, осознавал: Карякин за спиной, его ладонь на плече.


МАРИЭТТА ЧУДАКОВА (писатель, историк литературы)

Ирина, все мои чувства - с Вами.

Юру любила, люблю и буду любить до конца своих дней.


АЛЕКСАНДР ЗАРЕЦКИЙ (журналист, США)


Юрий Фёдорович неразрывно был связан с Россией. Ахматова, Чуковская, Сахаров, Карякин, Анатолий Якобсон, ... - плеяда выдающихся граждан России, её гордость и слава. Литературное наследие Юрия Фёдоровича - достояние всей цивилизации.

Уважаемая Ирина Николаевна:

От имени авторов и составителей Мемориальной Сетевой Страницы Анатолия Якобсона примите глубокие соболезнования в связи с постигшим Вас и Ваших близких несчастьем.


ЯН ТОПОРОВСКИЙ (журналист), Израиль


Карякин - это СОВЕСТЬ РОССИИ, какими были в свое время Сахаров, затем - Лихачев.

Если есть такие люди, как Карякин, значит у России есть и будущее.

Таких людей, как Карякин, немного - что делать, если сто лет русский народ выжигали, но земля возродит нацию, посмотрите на нас, евреев, которых рассеивали по свету, и истребляли 2000 лет.

У вас будет удивительное русское государство. Ведь мы создали свое из ничего, из одной строчки в ТАНАХе, а у вас - и великая литература, и миллионный народ, земная и небесная ширь...

Помню Карякина и молюсь.



ИННА ЛИСНЯНСКАЯ (ИЗРАИЛЬ)


Ирочка, прими мои сердечные соболезнования. Я понимаю, как все

это. Пусть его душа детская упокоится на небесах. Мы всегда будем о нем помнить светло. И многие, многие, многие.

КУБЛАНОВСКИЙ (телеграмма, поезд Кельн – Париж)


Дорогая Ирина Николаевна,

только что узнали скорбную новость.

Без Юрия Федоровича жизнь сделалась еще сиротливее...

Мир его праху! А Вам - мужества в эти дни! А Вам - мужества в эти дни!

Наташа Поленова, Юрий Кублановский


ПИЛАР БОНЕТ, ИСПАНИЯ, газета «Паис», 22 ноября 2011


ЮРИЙ КАРЯКИН, РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ И ФИЛОСОФ

Он был мотором перестройки


Юрий Карякин, русский философ и писатель, был похоронен 22 ноября в Переделкино, где жил в последние годы.

Карякин – один из «шестидесятников», поколения интеллектуалов 60- годов, которые сформировались в годы культурной оттепели, наступившей после смерти Сталина в период правления Хрущева. Карякин (он умер 18 ноября в возрасте 81 года) многие годы своей жизни посвятил изучению жизни и творчества Достоевского.

Талантливый и страстный, Карякин принадлежал к той группе интеллигенции, которая целиком поддержала процесс реформ, начатый во второй половине 80-х годов прошлого века лидером СССР Михаилом Горбачевым. Друзья называли его «мотором перестройки». Он выступал на митингах, где собирались тысячи людей, выступал на встречах, писал статьи, подталкивая процесс расширения гласности и свободы информации и мысли.

Карякин – автор театральных инсценировок по произведениям Достоевского для Театра на Таганке. Поклонник и знаток Гойи, он писал о поразительном «сближении» испанского художника и русского писателя и философа Достоевского.

В 1989 году Карякин был избран депутатом Первого съезда народных депутатов, своеобразного большого парламента, созданного в рамках политической реформы Горбачева. На этом форуме, где были представлены 2 250 депутатов, Карякин разделял позиции физика Андрея Сахарова, Нобелевского лауреата, и писателей Алеся Адамовича и Фазиля Искандера.

В конце 80-х годов он был одним из создателей общественно гуманитарной организации «Мемориал».

После распада СССР стал членом Президентского совета , консультативного органа при президенте Ельцине.

В декабре 1993 года, когда на выборах в законодательное собрание многие проголосовали за популиста Владимира Жириновского, Карякин в прямом эфире воскликнул: «Россия, ты одурела!» Эта фраза стала знаменитой и вошла в посткоммунистический политический лексикон.

Карякин родился в Перми, на Урале. Образование получил на философском факультете Московского Государственного Университета. Ему не позволили защитить диссертация, потому что он обвинил своего руководителя в доносах, приведших к посадке ученых.

В 60-е годы он работал в журнале «Проблемы мира и социализма», издававшимся в Праге, где сблизился со сторонниками социализма с человеческим лицом, которые два десятилетия спустя объединились вокруг Михаила Горбачева.

Он был исключен из компартии в 1968 году за антисталинское выступление на вечере памяти писателя Андрея Платонова в Центральном доме литераторов.

В этом доме с ним и простились его друзья, последователи и единомышленники, среди которых были Анатолий Черняев, помощник Горбачева и Владимир Лукин, Уполномоченный по правам человека Российской федерации.


ВИТОИО СТРАДА, Италия

(телеграмма)


Глубоко опечалены кончиной нашего дорогого друга Юры. Новая русская литература лишилась одного из своих светлых умов.. Дорогая Ира, обнимаем тебя. Клара и Витторио.